Любовь и другие кошмары

Переехавший жить из Союза в Америку, а затем окончивший парижскую киношколу Андрей Некрасов снимает как раз такое кино о России, которое ждут на Западе. Т.е. с полным набором потерянности, "загадочной русской души" (тм), с бродягами, матрешками и тюрьмами. А потому получает призы, возит свои картины по фестивалям и продолжает делать один за другим фильмы, эксплуатирующие тусклую и унылую Родину. "Любовь и другие кошмары" — работа в этом смысле весьма показательная, потому что она и постыдная, и спекулятивная, и надуманная донельзя, но самое удивительное, что при всем при этом — живая. Это такой вариант "Пыли" Лобана, но только вместо молчаливого парня в бабушкиной футболке — интеллигент самого страшного розлива, соблазняющий баб на улице своим английским и снимающий собственные сны на изобретенный аппарат. Он бездушен, пуст, чувства и сердце ему заменяют унылое цитирование Ахматовой и Бродского, а откровенность он ищет в других, используя для своих опытов. И такую Откровенность, женщину по имени Люба, он случайно встречает, чтобы впоследствии она кочевала по его жизни и снам.Фильм ужасен. Он делает то, что режиссеру делать категорически запрещено, — заставляет сомневаться, что персонаж — всего лишь персонаж, а не реальное лицо, за жизнью которого тебя принудили наблюдать. Люба — это грубость, вульгарность и энергия, врывающиеся в затхлый и лживый мир главного героя. Причем герой этот не появляется в кадре, предпочитая комментировать происходящее слабым, неприятным голосом. Это артхаус в чистом виде. Тут заунывно звучат стихи, бегают голые бабы, кадры из распивочной перемежаются хрониками, лицом Горбачева, а лысую усатую женщину,изображающую мужчину-киллера, сопровождает опера. Это тот самый экспортный, авторский продукт, которого так ждут на Западе. Люба появляется в кадре в мужском образе, и преображение хилого лысого мужчины в женщину посредством распарывания маски заставляет хватать воздух ртом. Парочка трахается на снегу под Бродского. Красивая незнакомка сидит в распивочной среди косматых старух. Шаманская музыка и экспериментальное бормотание сменяются на Гребенщикова или "Океан Эльзи". Цифровая съемка — на пленочную.Если в кадре показывают распивочную и водку, если народ курит и произносит экзистенциальные речи, а философия фильма мутна и неясна, то фестивальные показы обеспечены, а критики за бугром довольны. Это вариант гуманитарной помощи, поддерживающей деградацию российского искусства. Я полагаю, что фильмы поистине самостоятельные и о людях, четко знающих, чего они желают, никаких призов не получают. Комбинирование лица старой пьянчужки и ностальгических песен о молодости я отношу к тем дешевым приемам, которые должны покинуть кинематограф. Спекулятивность — ключевая струна фильма, ощущение, которое возникает, когда смотришь на дрочащего киллера, в свою очередь посматривающего на собор Спаса на Крови. Однако "Любовь и другие кошмары" — это американские горки из дурацких моментов и ярких вещей. Фильм давит на психику рваными криками Любы, большими глазами красивой студентки, дрожащим подбородком женщины-политика, ласкаемой своей убийцей, лесбийскими сценами в тюремной камере, этим жаргоном и беззащитностью сильной натуры перед текучестью кухонной размытости, присущей рассказчику. Люба — одновременно и незнакомка-аристократка, упругая, влекущая, в развевающемся плаще и с пистолетом, и простая, примитивная зэчка, прикладывающая к мохнатке парик и непристойно смеющаяся. Она бывает разной, но всегда честна, и эта честность ее невыносима, ведь единственное, на что она в итоге сгодится — это кадры. В этом-то и заключается кошмар — в ее абсолютной с миром несовместимости. "Хорош бакланить", — говорит она и убегает, когда проект рассказчика завершен и он старается замазать, заболтать свой отъезд-побег. "Я мыслю, следовательно, я существую" — сформулировал философ. А я так скажу — недемократично это, политически некорректно. Как на счет тех из нас, кто не думает? Давайте разберемся. Я жую, я смотрю на перемещения мяча и не думаю. Так что же, я не существую? И это не говоря о сексе — мало ли у кого какая каша в голове?". К концу фильма рассказчика тянет убить за эту его обтекаемость и ничтожество, но даже его смерть не прерывает течение фильма. Фильм продолжается, голос звучит, скрипка ноет — и вместе с ними продолжается пытка, потому что ты чувствуешь ложь — и поддаешься чудовищной манипуляции. Бесконечная, необъяснимая откровенность, настоящесть Любы заставляет смотреть эту диссидентскую блевотину дальше, погружаться в калейдоскоп жизни и снов, поступков и последствий, разговоров и действий. В любовь и другие кошмары.